В ручке чернил на самом
донышке. Надеюсь, я успею рассказать.
Солнце сорвалось с козырька крыши и упало в
лес. Дальше обычно пишут, что темнота заполнила комнату, и волна осязаемого
черного мрака бьет тебя по щекам из оконного проема. Но это неправда: мрак
появляется не извне, а изнутри. Вот из той хрустальной вазы на столе. В ней
прозрачная вода, в ней три черных тюльпана. Их не видно, но они обязательно
есть. И всегда были.
Я сижу в кресле и жду мига, в который
вспыхивают фонари. Рассказывать биографию нет смысла, КГБ давно придумал ее за
нас.
В моих руках маникюрные ножницы. Хотя,
конечно, в такой темноте я не могу за это поручиться, но пять минут назад, в
алых брызгах заката это были именно маникюрные ножницы.
Кладу палец в петельку из нержавеющей стали.
Всего лишь ножницы... И, без всякого сомнения, спусковой крючок позавчерашнего
дня.
В то утро закончилась моя мафия. А
двенадцатью часами ранее началась мафия другого человека. Не грех начать новое,
забыв про старое, но и хорошего в этом мало. Раньше такого не было. И ножниц в
моих руках не было тоже.
День шел. Непривычно жаркий, он плавил
асфальт и жарил на медленном огне столовые склоны карьера. В пятом часу мне
предложили работу.
Надо сказать, не в первый раз происходит
такое. И не в первый раз я отвечаю «нет». Паника, шок, остекленевшие глаза
деканата и судорожные позвякивания чашек. Наверно, им никогда не говорят «нет».
И уж наверняка у них никогда не заканчивается чай.
Им трудно понять, что я боюсь темноты. Вечной
темноты.
А вот другая петля. И начинается в голове
день вчерашний.
Опять жара. Город в синем мареве издает хрипы
астматика, карьер покачивается на линии горизонта.
И снова в пятом часу дня начинается моя игра.
Он гнал за сто сорок по городу. Со ста пятьюдесятью он пересек городскую черту.
Под двести он промчался по пешеходному переходу, с огромным трудом объехав мою
машину. Развернулся, как в кино, и помчался обратно. За мной.
Что ему нужно? Зачем он подрезает и жмет меня
к обочине? Зачем высовывается из окна по пояс и матерится?
Я веду пальцем по ледяной стали. Прошло
девятнадцать часов, и я понимаю. Пацана обидели. Пацан обиделся. Пацана
потеснили.
Но ведь я еще не в кромешной тьме, бывают в
моей уставшей голове светлые мысли. О том, что пацан в свои годы не может сам
заработать два миллиона деревянных рублей на этот черный внедорожник. О том,
что пацан напрочь забыл о правилах тонировки своих, наверное, бронированных
стекол. О том, что пацан не привык уступать дорогу другим. Не просто «не
привык», а никогда этого еще не делал, да и делать не будет. И, наконец, о том,
что Они всегда гонят Нас к обочине даже там, где все равны, где не должно быть
связей и влиятельных пап. Где-то там, но не в этой стране.
Руки чувствуют, как лезвия становятся тоньше
и острее. Мы в этой жизни ходим не по нитке, а по этим ножницам. Два их лезвия
– мое позавчера и мое вчера. Соединяет их никому не нужная железяка – реальность,
в которую приходят накликанные нами игры. А я на самом кончике этих лезвий, в
своем сегодня. За точкой невозврата.
В
тот вечер фонари так и не зажглись.